ВНЕК №39 Через тернии к звездам?

Я работаю участковым терапевтом и периодически навещаю пожилых на дому, оказываю посильную помощь. И очень мне запал в душу один старик, забавный такой, любил байки травить, когда в настроении. Жил он один, я к нему наведывался чаще, чем к остальным, особенно, когда доставала эта беспросветная суета. Иван Игнатьевич, так звали старика, был весь в грубых рубцах – следствие пожара, в котором он чудом уцелел. И хотя на первый взгляд, он выглядел жутко, стоило ему заговорить, и собеседник через пару минут переставал замечать и кривое безгубое подобие улыбки, и закрытый бельмом глаз, и практически полное отсутствие ушных раковин. В квартире Ивана Игнатьевича всегда был приглушен свет, а сам он любил пить густой черный чай вприкуску со сластями, курить крепкие сигареты и читать книги. Несмотря на преклонный возраст, старик обладал хорошей памятью, приятным, слегка хрипловатым баритоном и неспешной, но внятной речью. Слушать его было одно удовольствие.

На днях я как раз его навещал.

Как обычно, без звонка, толкнул входную дверь. Иван Игнатьевич закрывал ее на ключ только когда выходил в магазин. Говорил, что открытая дверь — это путь к свободе. Никогда не мог понять этого.

– Иван Игнатьевич, Вы дома? Чайку попьем? Я к Вам! – крикнул я из прихожей.

– Конечно, Илья, проходи, -откликнулся старик, но навстречу мне не вышел, сразу пошаркал из гостиной на кухню.

Пока Иван Игнатьевич ставил чайник, я выложил на стол гостинцы – пачку мелкого черного чая, карамельки и ванильные сухари. Странный, но любимый стариковский чайный набор.

Спустя десять минут мы уже макали сухари в чашки и обжигались терпким напитком, смягчая его горечь фруктовой стекляшкой. Согрев нутро, старик достал пачку Lucky Strike, крючковатыми пальцами зацепил сигарету, размял ее и сунул в рот. Неспешно пощелкал потертой газовой зажигалкой с ракетой «Восток» на потемневшей панельке, и только после того, как выдохнула сизым дымом первая затяжка, Иван Игнатьевич заговорил.

– Ну, что Илья, вижу, устал ты совсем. Всё работа, работа. Нищета проклятая. Никакой свободы. Выглядишь, как конь загнанный, аж смотреть на тебя страшно. Работу тебе другую нужно, с утра до ночи вошкаешься-вошкаешься. Ни семьи, ни денег, ни перспектив.

Работу я свою люблю, и специальность тоже. И всегда хотел быть полезным. Поэтому стал с воодушевлением возражать.

Дед слушал молча, затем откашлялся и вдруг перевел разговор в новое русло.

– Ну ладно. Расскажу, Илюша, я тебе сегодня, пожалуй, самую неоднозначную историю, которая началась много лет назад. Даже не помню, рассказывал ли ее кому. Про одного тюремного врача. И тюремного космонавта. Сам потом поймешь.

Знающие люди сказывали, что в конце пятидесятых во Владимирский централ якобы за антисоветскую агитацию и критику советского руководства «поселили» таинственного заключенного, имя которого тщательно скрывалось. Был он немногословен, вел себя «по понятиям» и быстро снискал уважение как товарищей по несчастью, так и среди охраны. Но у этого простого с виду мужика были кое-какие привилегии. Например, каменные полы в его камере покрыли досками, человек, который занимался закупками для тюрьмы, по поручению начальства ходил для него в магазин за продуктами, тюремную робу он не носил. А еще посылки. Заключенному часто приносили передачи, которые практически не досматривались.

Однажды в посылке с воли оказалась маленькая игрушка – фигурка первого в мире космонавта. Это был маленький, размером с ладошку, пластмассовый человечек в бежевом скафандре и нарисованным лицом. На шлеме была нарисована красная звезда, а под ней надпись «СССР». Фигурка была бесхитростна и неуклюжа, но с подвижными ногами, так что могла сидеть. Заключенный этого космонавта все время носил в нагрудном кармане, иногда на перекуре доставал и разглядывал, а затем снова прятал. И вдруг, буквально через месяц загадочного арестанта вдруг к амнистии представили. И тогда сиделец оставил фигурку рабочему, с которым в последнее время много общался. Так сказать, «на счастье», отдал, а, может, как символ свободы – «через тернии к звездам», дескать.

К слову, у рабочего того, не знаю, совпадение это или нет, но дела тоже в гору пошли: нашел хорошую работу, уволился из тюрьмы, девушкой обзавелся. И тоже, как тот зэк, решил передать космонавта кому-нибудь на удачу. Выбрал одного бедолагу, его за убийство с отягчающими посадили, уж лет семь там трубил. Буквально через пару месяцев выяснилось, что не он это был, нашли настоящего убийцу. Далее по накатанной – передал игрушку следующему везунчику. И пошло-поехало. Тюремный космонавт многие годы кочевал из рук в руки, из тюрьмы в тюрьму, постепенно теряя собственную краску со скафандра, но обрастая легендами о своей способности приносить свободу. И никто не мог знать, в какой тюрьме он появится и кто станет ее следующим хозяином.

Старик добавил чаю в чашку и продолжил:

Однажды в тюремную больницу одной из сибирских исправительных колоний устроился на работу новый хирург. Еще молодой, лет тридцати пяти, но уже опытный, не растерявший чувства сострадания к людской боли независимо от грехов и места пребывания, так сказать. Что уж привело врача в такое место, я сказать не могу, но времена тогда были суровые. А тут хоть гарантии, зарплата, да и столоваться можно было на местной кухне, что очень помогало копеечку сэкономить. Кормили в те времена сидельцев вполне сносно, между прочим.

Работал врач рьяно, никем не брезговал, все в стенах больницы были равны для него. Ну, заключенные, конечно, быстро просекли, что мужик не гнилой, пару раз проверили «на вшивость», а потом даже уважать стали, или так доктору казалось. Прозвище, кстати, доктору дали «Трижда». В те времена с лекарствами было туго, а в тюремных больницах и того хуже. Из таблеток: аспирин да анальгин. Вот для обезболивания доктор так и прописывал болящему анальгину. Но если зэк совсем загибался от боли или после операции был, то медсестре наказывал: «Машенька, этому фанту спиритус анальгинум три дня по трижды в день». Так и спасались мужики от боли – смесью анальгина со спиртом, а хирурга так и прозвали «Трижды три». Потом прозвище как-то сократилось до короткого «Трижда». Со временем с нормальным обезболиванием вдруг полегче стало, коктейль уже не назначался, а прозвище осталось.

Как-то раз по этапу в колонию ту пригнали новенького. Парня средней крепости, смазливого донельзя. Белобрысый, а кожа смуглая от загара, глазищи синие такие. Тут к гадалке ходить не надо было. Вся незавидная судьба парня как на ладони написана была. Опустят и в утиль. Парень на зону

сразу с прозвищем прибыл. Леший его звали. Он, как говорится, еще отужинать не успел, а весточка с воли местному пахану уже пришла. Мол, его братва кому-то очень высокопоставленному дорогу перешла, дело-то в девяностых было. Ну и сдал их кто-то из своих. Почти всех повязали, да по разным точкам разбросали, а чтобы от пацанов избавиться без шумихи, они, ведь тоже не простые были, решили на зоне их местным зэкам поручить. Леший, конечно, сопротивлялся, как мог, но на его защиту никто не вставал. Все боялись Цапу, пахана. Парень очень живучим оказался. Хирург столько раз его штопал, но Леший не сдался, знал, что выхода другого нет. Врач даже с начальством тюрьмы пытался поговорить, чтобы перевели парня в другое место или хоть в одиночку, но, естественно, Трижде было в подробностях разъяснено, чем должен заниматься врач и куда ему соваться не следует. Пока хирург все это уяснял, Леший умудрился в драке голыми руками вырвать кадык Мармуну, «правой руке» пахана, а самого Лешего тут же посадили на перо. Кровопотеря у парня была огромная, но начальство категорически отказалось вызывать вертолет для перевозки заключенного в городскую больницу. Трижде пришлось оперировать Лешего на месте. Больше шести часов. Но, видимо, парень в рубашке родился. Операцию выдержал, но нужно было перелить кровь. В местной больнице запасы крови не предусматривались. Врач решил обратиться к зэкам с просьбой о помощи – сдать кровь для Лешего. Только вот ни один не согласился даже тесты на совместимость провести. Трижда их умолял, материл, взывал к совести, просто орал, но никто не откликнулся. Видимо, боялись пахана. В результате хирург перелил свою кровь, благо по основным параметрам она подошла. Отдать крови пришлось много, до критически возможного уровня. После процедуры Трижда настолько ослаб, что сознание буквально покинуло его и он отключился прямо в палате рядом с Лешим. Это была роковая ошибка. Ночью изолятор, где они находились, подожгли. Трижда закашлялся от едкого дыма и проснулся. На полу с перерезанным горлом лежало тело Лешего. Хирург с трудом добрался до двери, сил практически не было. Трижда толкнул дверь, но она не поддалась. Он толкнул ее плечом. Еще. Бесполезно. Дверь была заперта. Он так и стояли тряс дверь, пока не потерял сознание. Стоял и видел в узкое бронированное стеклянное окошко в двери, как на улице толпой стояли зэки. Все. Все, кого он лечил, кому сочувствовал, кому помогал. Огонь на прощанье лизнул Трижду, одежда вспыхнула, и хирург отключился.

Три месяца спустя он вышел из комы в ожоговом центре. Врачи сказали, что произошло чудо, так как Кожные покровы обгорели на 85%. Трижда тоже было так подумал. А потом медсестра, которая за ним ухаживала, вдруг вскрикнула: «Ой, я же Вам не сказала!» – Она открыла ящик прикроватной тумбы – «Вас же когда из пламени вынесли, на Вас места живого не было, но в руках Вы держали эту игрушку. Представляете, космонавт пластмассовый, он только подкоптился немного и все. Я его даже отмыла для Вас. Смотрите!» Хирург смотрел одним глазом сквозь щель в бинтах на маленького пластмассового человечка, на шлеме которого виднелась облупившиеся звезда с буквами СССР и плакал. Он понял, что это за игрушка.

А когда он впервые посмотрел на себя в зеркало после бинтов, то кроме отвратительных струпьев он видел тупое стадо нелюдей, равнодушно взирающее на сожжение человека. И тогда он решил, что никогда он не вернет талисман свободы в тюрьму.

Дед закашлялся и произнес: «Ну вот, как-то так. Чайку поставить?».

Мне не хотелось говорить. Я не знал, как воспринимать этот рассказ, какие выводы сделать. Поэтому поблагодарил рассказчика, быстро откланялся, ссылаясь, что засиделся и ушел. Ночью я спал плохо. Все ворочался. Меня терзали догадки, и я решил после приема сходить к старику и обсудить рассказ.

Освободился я к обеду. Привычно поднялся по лестнице, толкнул дверь:

– Иван Игнатьевич! Здравствуйте, я к Вам, но без гостинцев!

Никто мне не ответил, никто не пошаркал на кухню ставить чайник. Меня встретили тишина и конверт на кухонном столе, со скромной надписью: для Ильи. Я заглянул в него, увидел записку и…. Сердце екнуло, я понял, что там за фигурка, но брать ее было страшно и я развернул листок.

«Мой дорогой Илья! Спасибо, что ты скрасил мое одиночество и слушал мои истории. Я давно решил подарить тебе эту вещь. Уверен, что ты распорядишься ей правильно. И, главное: будь свободным!

P.S. Я приготовил этот конверт в ожидании часа Х. Теперь я знаю, что он наступил. Пожалуйста, когда будешь уходить, закрой дверь на ключ. Твой коллега и друг, Трижда».

Я вытряхнул конверт. На ладонь мне упал злосчастный талисман свободы – тюремный космонавт. Старенький, с облупившейся краской и стертым временем личиком. Талисман, дарящий надежду.