Рассказ №6 Искусство паузы

Воскресенье
Мини-маркет был похож на узкий аквариум. Я представил себя крабом, застенчиво внедрился в торговый закуток, улыбнулся продавщице и ткнул пальцем в кусок докторской колбасы за стеклом.
– Вы что, глухонемой? – спросила продавщица.
Я чуть не ответил «нет», но, спохватившись, кивнул.
–Сто шестнадцать рублей, – сообщила продавщица.
Я указал на ломтик соблазнительного сыра.
– Сто тридцать восемь рублей.
Я кивнул, протянул карту. Пик-пик. Девушка выдала пакет, и я торжественно удалился.
Ни разу не проговорился!
Торопливо отправился домой.
У подъезда меня окликнул дворник:
– Гордэй! У тэбя вода утрым быль?
– Да, – ответил я на автопилоте и прикусил губу.
Вот тебе и тренировка молчания.
Ладно. Завтра уже начну преображаться всерьез.
Дома достал пачку бумаги, на каждом листе красным фломастером намалевал одно слово, облепил этими плакатами всю квартиру и даже туалет.

Ночью приснилось бескрайнее поле. И речка.

Понедельник
Первый день – самый сложный. Проснулся, сел, нашаривая тапочки, чуть не ругнулся. Но передо мной на стуле красовалась бумага с большими красными буквами «МОЛЧАТЬ!». Да уж, придется себя постоянно контролировать. Ну, как может человек круглый день хранить абсолютное молчание? Даже насвистывать нельзя!
Это все равно, что резко бросить курить. Или запретить алкашу опохмелку. Зависимость болтливости тоже ломает.
Мои плакаты выдержали первый психологический натиск. Стоило раскрыть рот, как я натыкался взглядом на призывы молчать.
Надо было чем-то отвлечься. Заварил чай, построил бутерброд, пожарил яичницу. Почистил зубы и неожиданно побрился. Раз десять успел себя одернуть, когда хотелось беззлобно матюкнуться или начать напевать под нос.
Отключил телефон. Кому надо – пусть пишет эсэмэски.
Бродил по квартире задумчивый, мысли в голове плескались карасями в садке.
Из организма постоянно рвались наружу хмыканье, свист, реплики типа …итить твою.
Невольно задумался: сколько словесного мусора и убогих звуков мы изрыгаем в сутки.
Сел было играть в «world of tanks», но спустя несколько минут укусил себя за палец. До сих пор не обращал внимания, что игры активизируют массу бранных комментов.
Почитал про обеты молчания, позавидовал и разозлился.
Завязал шарфом челюсть, словно при больном зубе. Стало хуже. Рот распирало толпой арестованных слов. Через час сорвал повязку, снова почистил зубы.
С трудом дотерпел до вечера. Но все же был доволен.

Ночью приснился высокий старик с пышной белой бородой. Он шел по огромному полю.

Вторник
Проснувшись, чуть не крикнул: «Блин!». Побежал под душ, ожгло холодом, ударился коленом, прикусил полотенце.
Отправился в маркет, купил две курицы, три батона, гречку, макароны, большой пакет картофеля и двадцать яиц. Проигнорировал пиво. С продавщицей общался указательным пальцем и улыбками.
Приготовил обед, съел обед, вымыл посуду, пытался читать, писать, смотреть порнушку.
Без пива было скучновато, но терпимо. Зато не тянуло на бла-бла. Вспомнил старую смешную песенку про старика и старуху, которые играли в молчанку, не реагируя на воров.
Очень хотелось обругать упавшую вилку, свернувшуюся подмышкой майку, зависшую на мониторе картинку, громкое бибиканье во дворе, капающий кран.
Сдержался, аж вспотел. Здоровенный мужик, а не дурак ли? Нет, успокоил себя, не дурак! Каждому по жизни необходима хоть одна пауза – что бы это не значило.

Считал на спичках свои грешки: люблю сладкое, играю в танчики, листаю порносайты, не люблю строгих теток. Не люблю нотации, очереди, сборы подписей и мнимую свободу личного выбора.
Вечером звонила мама из Красноярска.
Отписался, мол, форс-мажор, веду срочный телефонный разговор с заказчиком статьи. Хотя врать тоже не люблю. Особенно своим.
Представлял себя разведчиком в лапах врага. Они допрашивают, угрожают, пытают, а я торжественно молчу и сдерживаю стоны. Стало немного легче. Вытянувшись на диване, торжественно молчал – ни слова не услышите, гады!
Задумался над фразой «фильтровать базар». Кому доступно сие искусство? Ворам в законе. Наверное, еще дипломатам, переводчикам, театральным суфлерам. А кто вечный молчун хаоса словоизвержений? Монах-отшельник. Представил себя монахом.

Ночью белобородый старик рассказал мне, почему дворовые кошки стараются перебежать людям дорогу слева направо.

Среда
Под утро приснилось, что разговариваю с покойной бабушкой. Проснулся в поту. Подумал, что почтальон, соседка, инженер ЖЭУ, неожиданный приятель могут спровоцировать беседу. Положил у двери на табурет тряпку и бинт. Позвонят – обмотаю лицо, типа инвалид. Может, отпугну.
Дважды звонил Ромыч. Потом написал, звал на пиво. Я отписался, что работаю, важный заказ. К своему удивлению, и вправду сел за комп, два с половиной часа составлял обзор рынка недвижимости. Рынок знобило и корежило, что я и подчеркнул в итоге. На кураже отправил работу в маклерскую контору «Дом-3», неожиданно получил благодарность шефа и гонорар в пять косарей.

Пришивал пуговицу к брюкам, укололся, смолчал. Смотрел боевик с Джеки Чаном и комедию с Луи де Фюнесом. Еле сдержал смех.
Вечером вышел на балкон. Пьяный сосед этажом ниже общался по телефону с пьяным приятелем. Я невольно стал считать матюки и мусор типа «в натуре», «этта, как его», «слышь, че», «с хрена ли».

Поиграл немного в танчики, бросил. Зашел на форум ответов. Скучно. Бросил.
Нашел в инете моделирование хорошего настроения. Очертил мысленный круг, выдумал табличку «Нетоксично!», сидел полчаса в этом пространстве. Приманивал положительную энергию, расслаивал ее, увеличивая периметр. Встал, зажмурился, распахнул руки и начал поворачиваться против часовой стрелки. Чудом не расквасил нос.

Ночью белобородый объяснил, почему невозможно чихнуть с открытыми глазами.
Кажется, я узнал его!

Четверг
Проснувшись, возгордился. Четвертый день эксперимента. Я пока не сдался. Наверное, помогло, что идеально вписался в рамки испытуемого: возраст от сорока до пятидесяти, обязательно гетеросексуал и желательно интроверт.

Грызя куриную ножку, восхитился языком глухонемых. Какая изящная эффектность в их жестах! Насколько стремительны и элегантны движения гибких пальцев. Словно пианист-виртуоз исполняет универсальный концерт.

Достал из секретера потертый зеленый альбом с фотографиями. Открыл первую страницу: карапузы, розовые попки, улыбки, сияющие глаза… У меня была уморительная клоунская шапочка с помпоном. Мама такая юная, тоненькая. А у папы усики ниточкой, как у итальянского актера.
А это что за старик? Держит меня на плечах. Мне лет пять, я размахиваю флажком и радостно кричу.
На обороте карточки надпись карандашом: «Васяша и Гордейка на параде, 9 мая, 85».

Да это же сводный брат деда, Василий Макарыч! Как Шукшин. В нашей семье его ласково звали Васяшей. Память осторожно, как ночная фиалка, раскрывала лепестки. Васяша в сорок третьем сбил фашистский истребитель мессершмитт. После войны строил знаменитый Волго-Донской канал. Помогал милиции ловить грабителей. Дед Васяша жил бобылем, был строг, честен, беден. Умер в нулевых.

Я забыл о форуме, наплевал на танчики, не подходил к компу полдня и чувствовал себя прекрасно. Потоки невысказанных слов утратили силу горных ручьев и преобразовались в чистые струи лесного родника, что поит травы, цветы и березы. Стремление опорожнить организм уступило желанию его облагородить. Сотни скабрезностей сменились десятками образов. Мне казалось, что душа перестраивается, благополучно меняет облезлый и заплеванный интерфейс на блестящий смокинг.
Я думал о Ларисе и Майке, живущих в Праге. Лариса год, как замужем. Майка учится на архитектора. Вспоминают ли?

Ночью Василий Макарыч показал мне сон, который часто видят слепые. Я заплакал.

Пятница
Настолько обрыдло сидеть взаперти, что решил утром обежать вокруг дома. Поднялся в шесть тридцать, облачился в синюю майку с девяткой на спине, черные трусы и старые кеды. Вылетел во двор довольный, чуть не крикнул: «Свобода!».
Побежал. Оказалось, что народ не спит.
«Эй, девятка, привет Роналдо!», – крикнул Колян с балкона. Я улыбнулся, махнул ему рукой.
– Гордэй! – вопросил дворник со шлангом. – У тэбя вода утрым быль?
Я улыбнулся и кивнул на бегу.
– Дядя, сколько время? – откуда-то вылез карапуз с крошечным пуделем.
Я улыбнулся и на бегу сожалеючи развел руками.
Топая, миновал ворчливого Мигунова, протиравшего капот древнего «жигуленка».
– Осторожнее! – рявкнул Мигунов, а я ему улыбнулся и помахал.

Британские физиологи и астрологи якобы доказали, что если человек семь дней подряд молчит, то у него резко возрастает уровень дофамина, гормона счастья. Словно в груди расцветает маковое поле. Улучшается сон, пробуждается радость, человек осознает себя личностью. Он реально ощущает приток сил, а если еще сумеет отринуть все личные мысли и переживания, то в определенный момент может почувствовать себя… БОГОМ!

За эти дни неприятная тяга к матерщине сменилась желанием читать стихи. Оказалось, помню много хороших умных стихов. Не зря учился в школе?
Я стал, шевеля губами, беззвучно декламировать лермонтовское «На смерть поэта». Потом вспомнил есенинского Черного Человека и мысленно швырнул ему в морду трость. Переключился на Пастернака и вышел на театральную сцену с тысячью биноклей на оси.
Вокруг вращался, задевая меня опахалами и крыльями, иной мир… настолько родной и близкий, деревянно-лубочный, посконный, впечатляющий, что я чувствовал его, осязал всем телом – наверное, так пловец растворяется в соленой глубине, когда ныряет за крабами.
В голове шумел весенний ветер: я вспоминал подряд «Письмо матери» и «Письмо к женщине», «Песнь о вещем Олеге» и фрагменты из «Василия Теркина», смешной «Диалог у телевизора» и безликого сероглазого короля. Это изобилие опьяняло похлеще пива. Неужели столько лет во мне хранились ресурсы драгоценной лирики? Удивившись, прозрел: почудилось, что последний человек на Земле любуется сокровищами цивилизации.
А потом до самого сна напевал про себя, как мохнатый шмель – на душистый хмель…

Ночью мы с Васяшей били фашистов, строили Волгодон, стояли в очереди за селедкой.

Суббота
Я стал готовиться к озарению, просветлению и трансформации. Завтра, самое позднее послезавтра, у меня расцветет дофамин… и тогда нужно суметь отринуть все мысли. Смогу ли?
Раскаиваюсь: все эти годы изрыгал мегатонны, лавины, потоки примитивных слов, фальшивых звуков. Разговоры и сплетни в курилке, пьяные беседы ни о чем, что забываются спустя час, вежливые телефонные разговоры, похожие на болото. Поучения, советы, напоминания, суть которых – не мешай, не болей и почему. Споры с Ларисой. Скандалы с Ларисой.
Зато теперь множество никчемных слов, богохульств и глупостей умерли во мне, растворились и вышли с калом и мочой.
Прибил полочку в коридоре. Лариса, привет!

Уронил на ногу крышку с кастрюли. Врезало по щиколотке. Боль прянула, будто плетью хлестнуло. Я крикнул. Господи, я крикнул! Никто бы не устоял. А… нет, успел зажать рот. Руки вместо того, чтобы обхватить ушибленную ногу, метнулись к лицу. Я стоял, согнувшись, будто при рвоте, зажимал рот и мотал головой. Но удержал все слова. Я смог!

Не понимаю, какая тут связь с ушибленной ногой, но, растирая щиколотку, вспомнил, что Василь Макарыч ругал песню «Как упоительны в России вечера». Более четверти века миновало, а я это вспомнил – словно из проруби вытянул увесистого карпа – возмущение Макарыча, когда по телеку звучали «упоительные вечера». К первой строке у него не было претензий. Но весь последующий текст подвергался остракизму и гневному осмеянию. Густой рокочущий бас точь в точь напоминал голос Бориса Андреева в старом фильме «Два бойца». Богатырский голос!

– Нельзя такое петь, неправильно! – негодовал старик и бил мосластым кулаком по столу. – Издевательство! Наш характер, русскую душу и веселье сравнивают с шампанским да французскими булками?! Послушать Шуберта славянину – пуще восторга нет? А потом подхватить гулящую девку, да в бордель?! Провокация!!!
В то время песня уже была отредактирована: пролетки и нумера заменили на «лакеев» и «юнкеров», но Васяша громил первоначальный текст.
– Москва златоглавая, – бас Макарыча переполнял комнату и рвался за окно, – вот славная песня! Не смотри, что от эмиграции! Написана давным-давно, а вот поди же, и сегодня дорога всем! И слова в ней правильные, весомые. Каждое любо-дорого! Конфетки, бараночки… звон колоколов… аромат пирогов!
Еще больше шума дед устраивал, восторгаясь «Подмосковными вечерами». Прохожие останавливались под окнами.
– Это наша гордость! – бушевал старик, будто поднимался в атаку. – Гимн отечеству и российская слава. Это уважение моей душе и красота честной песни! Речка движется и не движется! Вся из лунного серебра!

Ночью мне снилась речка под луной. Я сидел на берегу и смотрел на спящую воду. Тишина была теплой, тревожной, бескрайней.

Воскресенье
…и вдруг я испугался. А если все неправда и морок?
Может, я пил беспробудно целую неделю, и теперь у меня реальность мешается с пьяным бредом? Хотя уже много лет знаю норму.
Или это галлюцинация игромана (есть такие MMORPG, где у людей срывает крышу, и они путают оба мира). Измерил температуру. Тридцать шесть и девять.

Дофамин формирует ощущение предвкушения наслаждения, подобное тому, которое испытывают люди перед оргазмом. Гормоны активизируют биохимическую реакцию, а людям кажется, что они проникли в лучший из миров.
После того, как в прошлую пятницу врач сообщил, что у меня опухоль ложная и резать ее не надо, ко мне вернулись желания, вернулся кураж.
Мы порой думаем – с кем бы я хотел откровенно поговорить, кому доверить свои проблемы? Есть такие люди? Есть. Но почему не ищем того, с кем можно помолчать? Разделить на двоих тишину и понять друг друга без слов? В каждом безмолвии своя красота и мудрость. Омой душу молчанием, сказал кто-то из великих, пауза подчеркивает красоту мелодии.

Сны осторожно рассказывают о прошлом. Эти кадры невозможно забыть, они впиваются в память, живут вечно и сопровождают тебя после смерти – пока скелет не сгниет в могиле. Прошлое в большинстве случаев окрашено негативом, омрачено истязаниями богов и людей. …мне в ладони забивают железные штыри, сжигают на костре, затаптывают слоном, варят в масле, кидают в львиные рвы. Будущее же характеризуется концом света, типичными признаками грядущей катастрофы. Короче, все умрут.
Я себя ощущал странным приматом, что прыгнул в небо с верхушки дерева, но завис над планетой. Это было сродни боязливому ликованию – словно пузырьки шампанского в носоглотке… они тихо лопаются и вспыхивают колкими искрами осеннего костра.

Вот! Сообразил. В бабушкиной комнате сохранились старые обои. Когда клеили новые, не хватило половины рулона. И оставили довоенные в цветочек за бабушкиным шифоньером – все равно никто не видит.
Я зашел в комнату, сохранившую сонное достоинство и наивность. С трудом отодвинул шифоньер, он со скрипом и вздохами полз по полу, я его обнимал и утешал. Переступая пуговицы, катушку желтых ниток, открытку, два карандаша, медный пятак и косточку сливы, подошел к стене, казавшейся фрагментом иной эпохи. Пыльно, сухо, робко. Паутина.
Розовые обои в цветочек… сколько лет прошло? Бумага шелушилась, вздувалась плоскими пузырями, но в целом держалась молодцом. Я тогда был совсем мелким… дедушка, помнится, сказал, что старые уже тридцать лет висят и хоть бы хрен, а мама его одернула, при ребенке не выражайся.
Но тогда получается, газетам, наклеенным под старыми обоями, почти век?
Смочил губкой квадрат стены и стал ждать.
Розочка взбухла и отекла под пальцами, обнажилось окошко, на меня воззрилась черно-белая физиономия. Я отшатнулся. Нет, всего лишь газетное фото. Я содрал влажный слой. Газетный заголовок гласил, что в борьбу с прорывами необходимо вовлечь и жен рабочих.
Сначала я усмехался. Потом морщился. Потом погрустнел.
Заголовки из прошлого жили вечно, были настоящими, искренними. Им верилось!
«Вместе с мужьями – на штурм трудностей».
«Добиться перелома на селе. Поднять волну колхозного движения».
«Грош цена коммунисту, который не умеет возглавить борьбу масс за промфинплан».
«Разрушить осиное гнездо разгильдяйства».
«Все в поход за трудовую доблесть!».

А ведь не соврали ученые или кто там из предсказателей. Я стал чувствовать себя гораздо лучше, появился позитив, интерес к жизни, творчеству. Перестал покалывать правый бок. Сон… словно в роскошной постели отеля.
Осталось главное.
Почувствовать себя богом. Хоть на мгновение… что оно подарит?
Абсолютное чувство власти? Пронзительное понимание всего сущего и всяко мыслящего?
Тайну конца света и возрождения новой цивилизации?
И еще. День моей смерти.
Но ведь придется стереть нынешние размышления, очистить разум, оскопить мозг.
Выходит, отказаться от воспоминаний и радостей, замуровать гены. Возрождение культуры предков угаснет, не получив инерции.
Не слишком ли высокая цена за риск?
Одна моя часть кричала: «Нет, невысокая цена! За такое знание и перевоплощение все можно отдать, поставить ва-банк!».
Другая робкая, наивная, отважная шептала без остановки – мама, дочь, предки, Василий Макарыч, потертый зеленый альбом с фотографиями. У меня есть прошлое. Оно переполнено стихами, смехом, молодостью и подмосковными вечерами.

Газеты опали клочьями и в стене открылся проход, похожий на узкий тоннель. Там клубился туман, над которым сияло кукольное солнце. Вдали двигались люди с флагами, цветами и детьми на плечах. Я слышал звон колоколов, вдыхал ароматы пирогов и домашнего варенья.
Войти? Вернуться?
Подумал. Пожал плечами – какая чушь. Усмехнулся …и шагнул в проем.
Хотя нет, не успел. Потому что звякнул мобильник.
Я посмотрел в телефон, замешкался, а потом одним плечом, как Геракл, придвинул шкаф к стене.
Нажал кнопку и сказал громко:
– Привет, Майка! Рад тебя слышать, доча!